Андрей Рябушкин.
"Едут!" (Народ московский во время въезда иностранного посольства в Москву в конце XVII века).
1901.
Андрей Петрович Рябушкин (1861-1904), отвергнутый своими товарищами-передвижниками «за отсутствие действия» в его полотнах, остался в русском искусстве общепризнанным мастером исторической живописи. Как известно, участники «Мира искусства» любили более всего век Петра Великого, вообще восемнадцатый век, а Рябушкин был без памяти влюблен в русский век семнадцатый. Не случайно вождь «Мира искусства» А. Н. Бенуа писал уже после смерти Рябушкина, что он «именно не ‘исторический живописец’ мертвенного академического характера, а ясновидец и правдолюбец минувших жизней. Но как тяжело давался ему этот культ прошлого, как мало кто понимал его в этих исканиях».
Известно, что Рябушкин изъездил все старинные русские города, побывал во множестве монастырей и церквей, делая зарисовки и этюды. В начале ХХ века в мире не было лучшего знатока материального мира допетровской Руси, чем Рябушкин, шла ли речь о фресках, финифти, костюмах, оружии, иконах, особенно о тканях и предметах быта. И с какой любовью он обряжал своих персонажей, возрождая, точнее создавая, для нас необыкновенно яркий, красочный семнадцатый век! В этом он был чем-то похож на Бориса Кустодиева, но только более этнографичен и точен в деталях, узорах. Потомок иконописцев, он владел изографией, знал традиции иконописи и книжного дела, был отменным каллиграфом – написанные им почерком XVII века тексты были неотличимы от оригинальных. Как вспоминал знавший его И. Ф. Тюменев, Рябушкин интересовался «каждой мелкой подробностью, каждым старинным костюмом, старинной песней, старинной грамотой, старинной утварью, резьбой на избе, старинным узором на тканях, вышивками на полотенцах». Может показаться, что, подобно Кустодиеву, Рябушкин раскрашивал, расцвечивал в своих картинах тусклый мир прошлого. Но это не так. Как-то автору этих строк довелось увидеть в архиве, в фондах Мануфактур-коллегии петровской поры, дело с прикрепленными к листам образцами шерстяных тканей, шедших на мундиры полков. Прошло почти 300 лет, а естественные красители сохранили свои яркие цвета. Они буквально сияли всеми оттенками красного, зеленого, синего. Ныне нам неведомы те разнообразные оттенки, например красного, а именно «червчатого», «чермленого», «брусьяного», «багреца», «орлеца», «бакана», не говоря уж о чуть позднейших цветах «адского пламени», «куропаткина глаза», «пюсовом, или цвете раздавленной блохи». Когда смотришь описи имущества беглых холопов, то есть самой низшей касты русского общества XVII века, то поражаешься яркости их одежды: «кафтан киндячный (киндяк – хлопчатобумажная набивная ткань. – Е. А.) вишнев на зайцех, шапка красная с пухом, штаны голубые, зипун лазоревый». Все это и сияет, переливается на полотнах Рябушкина.
А еще Рябушкин обладал редчайшим для художника исторического жанра юмором. Точнее добрым, необидным для наших предков смехом. Стоит только посмотреть на его картину «Московская улица XVII века» или на полотно «Пожалован шубой с царского плеча!», чтобы ощутить этот разлитый по его картинам юмор. Как тут не вспомнить известный шутливый разговор императора Павла I с Федором Ростопчиным, выходцем из татарских мурз, будущим генерал-губернатором Москвы 1812 года. Царь однажды спросил Ростопчина, почему Ростопчины не князья, как, например, Юсуповы. На это остроумный Ростопчин отвечал, что в древности при русском дворе был принят такой обычай: если татарский мурза выезжал из Орды на Русь летом, то государь жаловал его княжеским титулом, а когда зимой – то шубой с царского плеча. Его предки, сказал Ростопчин, увы, приехали на Русь зимой!. Вот мы и видим на картине Рябушкина этакого счастливца, а уж взгляды окружающих комментария не требуют.
Приезды иностранных послов в Москву были в то время большой редкостью, они становились всенародным зрелищем. Ритуал въезда посольства тщательно регламентировался, был предметом переговоров и даже споров послов с приставами (комиссарами) – приставленными к ним знатными служилыми людьми, которые в сопровождении переводчика-толмача и обычно небольшого войска сопровождали посольство при въезде в столицу. Войско это было составлено из дворян и стрельцов, которых называли «встречники». Правда, турецкого посла раз встречали с 16-тысячным войском, чтобы показать ему несметную рать «белого царя». За город, в «останочный ям», где при въезде в Москву останавливалось посольство, посылали запряженные отборными конями золоченые кареты и верховых лошадей из царской конюшни. Их седла и чепраки были украшены золотом и жемчугами, лошадей сопровождали одетые в яркие кафтаны конюхи. Часто к поводьям и ногам лошадей привешивались серебряные цепочки с широкими звеньями, и они мелодично звенели при движении. Существует описание въезда в Москву 29 апреля 1698 года «цысарского», то есть австрийского посольства Игнатия Христофора Гвариента, сделанное его секретарем Корбом. Возможно, именно это посольство конца XVII века имел в виду Рябушкин на своей картине. Впереди процессии шел отряд из 400 нарядно одетых воинов во главе с посольским дьяком, за ними следовал конюший посла с четырьмя верховыми лошадьми, которых вели слуги. «Лошади, - пишет Корб, - были покрыты разноцветными попонами, большая часть которых была вышита шелком. Потом на царских лошадях, в одеждах, блиставших золотом и серебром, и в шляпах, богато убранных разноцветными перьями, ехали чиновники господина посла. К ним присоединилось много царских дворян. Господин посол с царским комиссаром и толмачом ехали в вызолоченной карете, запряженной шестью белыми лошадьми. <…> шесть красивых карих лошадок везли собственную карету посла, великолепно изукрашенную живописью, золотом и разноцветными шелками. По обеим сторонам ее шло восемь пешеходов, одетых в платье прекрасных цветов и весьма богато убранных». Далее ехали экипажи с чиновниками посольства, наконец, поезд замыкали 400 воинов в полном вооружении. И затем Корб описывает то, что возвращает нас к картине Рябушкина: «По обеим сторонам въезда в город стояло бесчисленное множество народа. <…> Блеск экипажей и щегольство господина посла и сопровождавших его лиц побудило царицу, царевича и многих царевен посмотреть на наш въезд». Вот такой въезд посольства с нетерпением и ожидали изнывавшие от любопытства москвичи. Их, теснившихся вдоль улиц на пути следования кортежа, сдерживала сплошная цепь стрельцов с алебардами. Думаю, что только в одном Рябушкин допустил вольность: он поставил рядом стрельцов трех разных полков – у каждого полка был кафтан своего цвета, и вряд ли в цепи стрельцы разных полков смешивались. Впрочем, современники писали, что часто достаточного числа стрельцов для непрерывной цепи от предместья до Кремля не хватало и тогда прибегали к хитрости: как только нарядный поезд медленно проходил мимо стрелецкой роты, она тотчас снималась с места и по параллельным кортежу улицам перебегала вперед, где выстраивалась вновь в цепь. Так что путаница, изображенная художником, исторически оправдана.
Евгений Анисимов. «Письмо турецкому султану. Образы России глазами историка.». Санкт-Петербург, «Арка». 2013 год.
* * *
СМОТРИТЕ ТАКЖЕ:
